Вступление. Главный роман 1990-х годов — «Generation П» Виктора Пелевина. Главный герой Вавилен Татарский в течение первого постсоветского десятилетия делает головокружительную карьеру от продавца презервативов в «чеченском ларьке» до статуса живого бога. В каком же месте литературный персонаж свернул в правильном направлении? Сначала он занялся рекламой — продавал вещи. Затем он стал продавать людей. Почти продал и русскую идею. Роман, появившийся в самый разгар операции «Преемник» 1998-1999 года, точнейшим образом угадал дух времени — им заправляли политтехнологи. После падения Советского Союза образовалась гигантская и непривычная для русского человека пустота — больше не было господствующей идеологии, можно было верить во что угодно и строить что угодно — даже прекрасное прошлое. Но свято место пусто не бывает. На место идей и идеалов пришли имидж и месседж, а придумывать их было суждено молодым людям, которые раньше других поняли: разрушенный мир нужно создавать с нуля, окружающая действительность нуждалась в постоянном «креативе». Россия начала 1990-х годов существовала в экстренном режиме, и самый большой куш срывали умеющие быстро реагировать и решать проблемы. Поэтому сначала перестроечного политического романтика вытеснил опытный номенклатурщик, а затем пришел черед политтехнологов. Им было где развернуться. Российский политический процесс только приобретал свои формы, но в главных своих точках это происходило при непосредственной роли политтехнологов: в 1993 году, в 1996 году и в 1999-2000 годах. О политтехнологах много говорили, но их профессия оставалась (и остается) принципиально не публичной. За то, что они придумывают и «креативят», ответственность несет заказчик. Кем-то такой расклад, конечно же, воспринимается как удобный способ не отвечать за свои поступки. Впрочем, история сама расставила все по своим местам. Главная профессия девяностых в нулевые оказалась в упадке. Выстроенный при непосредственном усилии тысяч «идеологов», «креативщиков» и «полевиков» политический режим в 2004 году исключил из себя конкуренцию, по крайней мере публичную. Главным стал чиновник, действующий без «креатива», но по инструкции (или понятиям). После 2011 года, когда в российскую политику вернулось что-то похожее на публичную конкуренцию, политтехнологическая отрасль стала вновь расти. И теперь мы оказываемся свидетелями нового этапа российской истории: политтехнологи versus чиновники. О возможном исходе этого противостояния, о закулисье предвыборных кампаний, мере ответственности, цинизме и идеалах в сегодняшней галерее «Последних 30» расскажут ее герои — политтехнологи и политконсультанты.Термин «политические технологии» на русском языке был придуман в «Центре политических технологий». Это было в августе 1993 года, когда нам дали денег под один проект. Предприниматель, который тогда нас пригласил, уже давно разорился, но тогда он был еще полон больших надежд. Когда я с ним разговаривал, он предложил сделать такое, чего не было ни у кого. Мы с Марком Урновым, Алексеем Салминым и Ростиславом Капелюшниковым собрались на обсуждение и придумали термин «политические технологии». Многие уже работали как политтехнологи, но слова еще не было, называли себя политическими консультантами. Тогда мы решили переименоваться в «Центр политических технологий» (ЦПТ), ведь еще в декабре 1991 года мы создали первую нашу организацию, которая называлась «Экспертиза». Поэтому празднуем основание нашей организации в декабре. Никто из нас политическими технологиями непосредственно не занимался, мы были прежде всего политологами, а кто-то экономистом. В общем, мы были хорошими политологами. К августу 1993 года у нас были большие достижения. Когда мы организовали «Экспертизу», у меня была цель выпустить книгу про российских бизнесменов «40 историй успеха». Но Алексей Салмин внес в деятельность «Экспертизы» много политологического. И мы как политологи стали решать задачи по спасению мира. В тот момент человек, который работал в качестве политолога на Ельцина, доктор философских наук Анатолий Ракитов, мало что понимал в этом деле, но руководил Аналитическим центром при президенте. При нем был Саша Лившиц, который и помогал Ракитову. Мы тогда с ним познакомились, он несколько раз к нам обращался. И в один момент мы «спасли» Россию. Когда стали стрелять по Белому дому, то в Кремле не знали, что делать дальше. Бунтовщиков разгромили, а как проводить выборы в Думу, было не понятно. Не было конституции. Мы собрались, и я предложил решение, которое уже было использовано Шарлем де Голлем: сразу после войны он провел выборы и референдум по конституции. Нужно было выборы и референдум проводить одновременно, что и произошло. Марк Урнов рассказал об этом Лившицу, после чего Ракитова выгнали, а начальником Аналитического центра стал сам Лившиц. И в дальнейшем мы много работали над разными проектами с Ельциным. Да, это было время, когда никто еще не разбирался в политике. Опыта ни у кого не было. Все только учились. Поэтому политолог мог принести решение, которое становилось судьбоносным для всей страны. Тогда реальные политтехнологи уже появились. Первая политтехнологическая задача, которую мы решали, встала перед нами, на самом деле, только в 1995 году. В том году образовался проект «Наш дом — Россия». Его придумали мы с Борисом Макаренко, моим заместителем. Мы сказали, что сейчас у Ельцина кризис власти, и единственная возможность — это дать ресурсы Черномырдину, на которого можно будет опереться. У партии Гайдара тогда уже были слабенькие рейтинги, поэтому требовалось организовать другую партию. Этот проект продвигал ЦПТ, а в Администрации его поддерживали ушедший туда работать Марк Урнов и Георгий Сатаров. Но Ельцину эта идея не очень нравилась: он боялся конкурента. У Черномырдина есть «Газпром», будет партия — страшновато. Тогда Вячеслав Никонов предложил создать вторую партию во главе со спикером Госдумы РФ Иваном Рыбкиным и стал ее идеологом. Но выяснилось, что две «партии власти» у нас не получаются. На выборах они получили немного. «Наш дом — Россия» - 10 %, а Блок Рыбкина - 1,11%. Это была наша первая политтехнологическая работа. А потом в 1995 году была непонятная ситуация. У Ельцина было 4%, и выиграть выборы он не мог ни фактически, ни теоретически. И это уже была наша вторая политтехнологическая работа. Нас попросили написать, как Ельцин может победить. Я специалист по Франции, поэтому объяснил, как там бывает. В первом туре всегда голосуют за любимого кандидата, а во втором — против большего из двух зол. Поэтому, если противником будет Зюганов, то его Ельцин сможет победить. Это была простая логика, которую все сейчас понимают, но тогда она казалась открытием. Марк Урнов по своей административной линии написал что-то похожее, подсчитал, что можно выиграть. Позже к кампании подключился Юрий Рубинский, который работал в российском посольстве во Франции и подтвердил, что там выборы в два тура выигрываются именно так. Этот проект стал осуществлять Анатолий Чубайс. Нашей задачей была разработка только концептуальных вещей. А деньги и первый контракт от власти мы получили через бизнесмена Александра Смоленского. Он составлял, всего - навсего, 75 тысяч долларов. Чубайс нас хвалил, но потом стал жаловаться, что рейтинг у Ельцина растет медленно. Тогда он предложил выдвинуть на пост премьера Явлинского вместо Черномырдина. Я ему ответил, что во время выборов нельзя менять парадигму, которая уже принесла прирост голосов, иначе мы этот рост потеряем. Ельцин прибавлял за неделю 1-2%. Об этом разговоре я рассказал Черномырдину, мы с Чубайсом рассорились. Когда после выборов Чубайс стал главой Администрации, я был отстранен от телевидения. Выборы кончились, кончились деньги. А так как мы рассорились с Чубайсом, надо было думать, как нам жить дальше. И в этот момент к нам пришли и спросили: «А не поработаете ли вы как простые политтехнологи?» И мы отправились на север. К тому моменту я уже нашел в команду человека, который вёл подобную полевую кампанию, и мы стали работать. Надо сказать, что ту первую кампанию мы проиграли. Это единственная кампания, которую мы проиграли. Но мы получили опыт, и теперь знали, как это делать. Я лично в той кампании не участвовал, а ребята, вернувшись, чувствовали себя прекрасно. Их там поили, кормили. Они придумывали кампанию с нуля. Впрочем, тогда первым на рынке был «Никколо М». Мы же до этого времени были прежде всего политологами, но такими, которые работали на национальном уровне. Опыт такой работы сильно помог для работы на региональном уровне. Мы нашли простые алгоритмы. Нужно найти коридор, по которому в реальности может двигаться кандидат. А дальше думать уже о возможности расширения этого коридора. Наша группа приезжала в регион вместе с политическими географами. Команда изучала ситуацию, искала слабые места у нас и у противников. И после этого создавалась стратегия. Думаю, что вплоть до 2005 года на губернаторских выборах у нас были лучшие принципы разработки стратегии. В поле политтехнологий у нас имелись конкуренты. К сожалению, я взял на работу человека, который руководил политтехнологическим направлением и постоянно конфликтовал с начальником штаба, такой психологический момент. Он был решительный, смелый. Мне в тот момент казалось, что он нужен в поле. В итоге его пришлось сменить. Я считаю, что тогда нашей сильной стороной было, прежде всего, предварительное изучение и формирование кампании. Позже к нам пришли практические политтехнологи, и мы стали выигрывать выборы. Надо понимать, что фирма, которая тогда занималась только политтехнологиями, выжить не могла. После 2005 года, когда все основные решения стали приниматься на административном уровне, политтехнологи оказались никому не нужны. Мы в этот период занимались разными смежными направлениями. Например, корпоративными исследованиями, в частности, корпоративным исследованием для ЮКОСа. Всё, что было сделано ЮКОСом на корпоративном уровне, было разработано нашими сотрудниками. Сейчас мы продолжаем заниматься подобными исследованиями для других компаний. Естественно, мне больше нравилось работать до отмены губернаторских выборов в 2004 году. Когда есть много центров принятия решений (особенно в олигархической системе), то решения принимаются не на высшем уровне, а разными конкурирующими друг с другом группами. И они ищут, к кому обратиться за помощью для выхода из трудной ситуации. Группы постоянно враждуют между собой, но благодаря этому не возникает авторитарная система. А вот когда формируется вертикаль, то необходимо примкнуть к какому-нибудь её уровню, иначе ты исчезаешь. Два раза мне случайно удалось повлиять на реальную политику: в 1993 году и 1996 году. Это было реальное влияние. Больше я никогда не мог повлиять на сильных мира сего. Это невозможно. Как я отношусь к этим решениям? Я на самом деле доволен принятой в 1993 году конституцией. Она до сих пор защищает страну от окончательного сползания в авторитаризм. А что касается Ельцина. Не знаю. В любом случае наша стратегия — ставка на биполяризацию, антикоммунистическую риторику и повышение явки — была успешной. Выбор между Ельциным и Зюгановым был для меня очевиден. Многие говорят о том, что произошла бы смена власти, и страна привыкла бы к тому, что власть меняется. Но нужно понимать, что КПРФ — это не социал-демократические партии из Восточной Европы. У нас бы не произошло тех перемен, которые случились там. После победы Зюганова произошёл бы откат. Другое дело, что 1996 год имел свои последствия. Возникла олигархическая система. Между олигархами начались конфликты. Тут же понадобилось некое палочное решение в виде силовика в качестве кандидата в президенты. Так нашли Путина. В какой-то момент он подыграл Ельцину, дал ему гарантии и пришёл к власти. Но после разгрома олигархов тренд на построение авторитаризма был неизбежен. В начале 1990-х годов политтехнологи были необходимы. Тогда вообще никто не понимал, что такое западная демократия, конкурентные выборы. У меня была кандидатская по Франции, докторская по Франции, я оказался человеком, который хоть что-то знал в тот момент. Те, кто тогда со мной работал — Урнов, Макаренко, Салмин — знали Запад. Люди, которые разбирались в политических процессах, были абсолютно необходимы. Нужно было объяснять, что такое плебисцит, что такое референдум, как проводить мажоритарную кампанию в два тура. Сейчас политические советники нужны бюрократии значительно меньше, потому что бюрократы сами обладают инсайдерской информацией и стали более компетентны. Но нужно понимать, что бюрократия закостеневает, ей сложно сохранять динамику и системно понимать ситуацию. А человеку со стороны разобраться в ситуации проще, и этот взгляд со стороны — не меньшее преимущество, чем инсайдерская информация, которой обладает чиновник. Соревновательность в российской политике растет. В 2014 году её было больше, чем в 2013-ом, а в 2015-ом больше, чем в предыдущем году. Но это микроскопическая разница. В 2013 году в выборах могли побеждать только члены «Единой России», в 2015-ом на это могут претендовать и кандидаты от других фракций, которые есть в Думе. Вот, например, в Иркутской области победил коммунист. Конкуренции стало больше, и политтехнологам есть где развернуться. Правда, в меньшей степени, чем в начале 2000-х годов.DOORS.JIM MORRISON остров Уайт.1970 год. Последний записанный концерт Джима. После него он уехал в Париж со своей подружкой, как кто-то написал, зализывать раны. Где его настиг сердечный приступ. На концерте чувствуется нехватка былой психической энергии вокала, но мастерство не исчезло. Зато инструментальная часть ведет вас в мир галлюцинаций. Вслушайтесь в плетение паутинки ударных, баса и органа. Шаманизм.