Урожай сои и кукурузы собрали в Михайловском районе Приморского краяпредыдущая часть7. ВЕКТОР ОПТИМАЛЬНЫХ СТРАТЕГИЙ «Главный фактор, определяющий экономический прогресс, — это способностьсуществующей политической системы раскрыть внутренний предпринимательскийпотенциал нации», — пишет Олег Вьюгин. Несмотря на то, что стимулы к сохранениюперераспредлительной модели и комфорта стагнации сегодня велики, наиболееэффективным маневром, способным вывести экономику России на траекторию роста, могбы стать отказ от политики экономической и культурной автаркии и преодолениятенденции к технологической и инвестиционной изоляции. Цели экономического развития(выход из ловушки средних доходов, сокращение разрыва с развитыми странами поуровню ВВП на душу населения, снижение рисков системного кризиса, связанного спадением цен на нефть) и цели российской внешней политики находятся сегодня в прямомконфликте. Между тем в истории хорошо известны примеры, когда в интересах выхода натраекторию роста, правительства (авторитарные правительства) резко меняливнешнеполитический курс, сформированный мощной традицией предыдущихдесятилетий (Южная Корея при Пак Чон Хи в середине 1960-х, Китай в начале 1980-х приДэн Сяопине).Максимальное использование конкурентных преимуществ (близость к Европе иисторические связи с ней, качество человеческого капитала при относительно невысокойцене квалифицированного труда, масштаб внутреннего рынка), условием которогоявляется возвращение к политике открытости, обозначает вектор оптимальных стратегийэкономической политики на данном уровне экономического развития. А преодолениеотставания России от развитых и динамично развивающихся стран со средним доходом втехнологическом секторе промышленности и связанных с ним услугах должно стать ихосновной задачей.Современный экономический рост и технологический прогресс в значительноймере концентрируются в международных (глобальных) цепочках создания добавленнойстоимости (ГЦС — глобальные цепочки стоимости). Именно здесь происходит обменинвестициями, технологиями и организационными навыками. Произошедшие сдвиги вмировом производстве и торговле, связанные с кооперацией в рамках ГЦС (охватывающихсегодня до 70 % мировой торговли), привели к серьезным изменениям в стратегиях и целяхдогоняющего развития.Во-первых, показателем успеха и экспортоориентированности является теперь нестолько наличие «национальных чемпионов», способных завоевывать международныерынки, сколько общее число фирм, вовлеченных в экспортно-импортные операции врамках цепочек. И, наоборот, как показал опыт Южной Кореи, «национальные чемпионы»на этой стадии превращаются скорее в обузу для экономики и способны генерироватьэкономическую нестабильность. Во-вторых, кооперация в рамках цепочек подрывает самулогику стратегий импортозамещения: ограничения для импорта тянут за собойпотенциальные ограничения для обратного экспорта, а производство в тех сегментахцепочки, где добавленная стоимость низкая, не выгодно странам со средним доходом (всилу относительно высокой цены труда).В целом же эффективность участия в цепочках определяется тем местом, котороепреимущественно занимают в них национальные фирмы: наиболее эффективным являетсяобратный экспорт товаров в конце цепочки — на стадиях наиболее приближенных кконечному потребителю, именно на этот этап приходится основная добавленнаястоимость. В то же время для сырьевых экономик характерно преимущественно прямоеучастие в цепочках, т. е. поставки сырьевых компонентов, находящихся в начале цепочек.Необходимость расширения технологического экспорта и более эффективноговстраивания в глобальные цепочки стоимости принуждает к усилиям по поиску ивозможному субсидированию секторов или ниш «скрытого сравнительногопреимущества», как правило, смежных с текущими экспортными секторами, и расширенияпродуктовых корзин уже существующего экспорта.В этом контексте необходимо упомянуть о важном достижении российскогобизнеса, обозначившем вероятную сферу его потенциальной конкурентоспособности. Вочень небольшом числе стран местные компании смогли успешно конкурировать даже навнутреннем рынке с американскими технологическими гигантами, такими как Google,Amazon, Facebook, Uber, Zynga. Российским частным компаниям это удалось (Yandex,Mail.ru, ВКонтакте, Озон); их успехи на внешних рынках пока ограничены, но они могутиметь влияние на рынки близлежащих стран, в том числе в Восточной Европе и странахбывшего СССР14. Тем драматичнее выглядят тенденции «политизации» этого секторапотенциального прорыва и ограничения для иностранных инвестиций, которые приведут вперспективе к его неминуемой консервации.Центральная задача расширения участия национальных фирм в ГЦС требует усилийпо созданию соответствующих условий и инфраструктуры на следующих направлениях: (1)развитие финансового сектора; (2) создание благоприятных условий для иностранныхинвестиций; (3) развитие продвинутой инфраструктуры; (4) формирование условий истимулов для инноваций и экспорта, в том числе и прежде всего за счет укрепления правсобственности и интеллектуальной собственности; (5) наращивание инвестиций вчеловеческий капитал, а также в исследования и разработки (в том числе за счетсокращения непроизводительных расходов). Продвижение по этим направлениям вряд лиможет быть быстрым, однако в десятилетней перспективе способно привести кзначительному расширению участия российских фирм в ГЦС, росту производства иэкспорта в технологическом секторе, а также развитию сопутствующего сектора услуг.На сегодняшний день известны два сценария успешного преодоления вызовасредних доходов и перехода в клуб развитых стран: 1) наличие «институциональногоякоря» вкупе с перспективами доступа к рынкам «якорных» стран (так вошли в этот клубстраны Южной Европы и войдут в ближайшие десятилетия страны Центральной Европы);2) форсированный экспортно ориентированный рост (азиатская модель — Япония, ЮжнаяКорея, Тайвань, Сингапур). По разным причинам для России невозможна в чистом видереализация ни первого, ни второго сценария, но возможна контаминация их элементов.Используя географическое преимущество близости к Европе и Азии и преимущество вкачестве человеческого капитала при сравнительно невысокой цене квалифицированноготруда, Россия могла бы занять нишу экспортера продукции, основанной на европейскихтехнологиях, на рынки СНГ и Восточной Азии. А используя преимущества масштаба рынкаи высокое качество человеческого капитала, — расширять свое участие в глобальныхцепочках стоимости и капитализировать региональное лидерство в интернет-экономике.Такая стратегия не сулит «волшебного прорыва», но в случае успеха позволитизбежать второго за пятьдесят лет структурного кризиса в 2030-е гг., связанного сволатильностью цен на нефть, реализовать и поддержать имеющиеся конкурентныепреимущества и войти в новую технологическую эру с лучшим потенциалом и болееустойчивой структурой экономики. Условием реализации такого сценария, однако,является энергичная смена приоритетов: выбор в пользу приоритетов развития вместоприоритетов конфронтации и автаркии, т.е. энергичный поворот к политике открытостиэкономики. И, наоборот, стратегии «опоры на собственные силы» гарантированно не ведутк достижению этих целей в силу складывающегося в мире разделения труда и соотношенияцен. Модель обмена экспортируемых сырьевых ресурсов на товары и технологии,используемые для внутреннего потребления, не ведет к росту совокупного благосостоянияза пределами периодов сверхвысоких цен на ресурсы и оборачивается по их окончаниикризисами, возвращающими страну к предыдущим уровням дохода.ПРОГНОЗЫ: СЛАБЫЙ РОСТ, НЕДОРОГАЯ НЕФТЬ И СЦЕНАРИИ ДЕКАРБОНИЗАЦИИБорис Грозовский,обозреватель, автор телеграм-канала EventsAndTextsРост закончился, перспективы не обнадеживают Последние 12 лет были непростыми не только для российской, но и для глобальнойэкономики. Российские власти допустили массу просчетов в экономической и внешнейполитике, однако даже при более умелом руководстве темпы роста предыдущего периодавряд ли были бы достижимы. Но потеря динамики, безусловно, могла бы быть меньшей:даже на общем неблагоприятном фоне торможение российской экономики выглядитдраматическим, а прогнозы на рост в ближайшие 5 лет — слабыми.МВФ прогнозирует российской экономике рост на уровне 2,2 %, что примерно в трираза лучше, чем в последние 12 лет, но существенно ниже, чем прогнозируемые темпыроста Турции и мира в целом и немного ниже крупных европейских экономик и США. Ту жецифру дает консенсус-прогноз профессиональных прогнозистов, составленный Институтом«Центр развития» НИУ ВШЭ в феврале 2021 г.: после восстановительно роста на уровне 2,6% в 2021–2022 гг. экономика выходит на плато двухпроцентного роста до 2027 г.15 Впрочем,картина этого периода выглядит еще более сдержанной, если включить сюда падениеэкономики в 2020 г.: средние темпы роста для 2020–2027 гг. в этом случае составят всего1,5 %.Долгосрочный прогноз ОЭСР исходит из того, что темпы глобального роста к 2060 г.замедлятся, а темпы роста в развитых и развивающихся странах будут сближаться (темпроста экономик ЕС вырастет до 2 %, а стран BRIICS замедлится с 5 % до 2,5–3 %). В этомпрогнозе оценка потенциального роста российской экономики даже ниже, чем для зоныевро и Бразилии. Основной негативный вклад в столь низкие цифры вносят оценкатенденций в производительности труда и численности занятых в экономике.При действующих внутренних ограничениях для экономического роста ключевойфактор, который может повлиять на темпы роста российской экономики – спрос и цены науглеводороды.Цены на нефть: ограничения по себестоимости Спрос на нефть в последние 30 лет стабильно рос более чем на 1 % в год. ПандемияCOVID-19 вызвала беспрецедентное его сокращение, и в начале 2021 г. спрос все ещеостается на 6 млн барр ниже обычного. Резкое сокращение спроса весной 2020 г. вызвалообрушение цен. На рынке было порядка 20 млн лишних барр. в день (20 % добываемойнефти), нефтедобывающие страны сократили предложение на 13–14 млн барр./день. Всреднем в 2020 г. спрос упал на 7,6 %, а в 2021 г. будет на 2–4 % ниже докризисного уровня.Восстановление докризисного спроса может занять до 4 лет в зависимости от сценариевразвития пандемии и эффективности вакцинации. По прогнозу McKinsey, в 2021–2025 гг. вэтих условиях страны ОПЕК+ смогут поддерживать цены в комфортном для себя диапазоне$50–55/барр.Второй важный фактор, который будет мешать повышению цены, — быстроеснижение точки безубыточности у американской сланцевой нефти. За 2015–2019 гг. она, порасчетам компании Rystad Energy, снизилась с $68 до $46 за баррель. Продолжаласнижаться себестоимость добычи глубоководной нефти. В целом себестоимость добычииз нефтяных проектов, не запущенных в промышленную эксплуатацию, снизилась к концу2020 г. по сравнению с 2014 г. на 35 %, а за последние 2 года — на 10 %, примерно до$50/барр. Это означает, что даже при возвращении спроса к докризисному уровню еговполне можно удовлетворить при цене нефти в $50. В 2014 г., когда цена нефтиобрушилась, нефтяные аналитики полагали, что достижение прежнего уровня добычипотребует цены в $80–90. Но новые технологии позволили сильно ее удешевить.Вызванное COVID-19 снижение спроса и значительное снижение себестоимости добычи«новой» нефти побудили McKinsey снизить прогноз цены нефти до 2040 г. до $50–60.Динамика и структура спросаСпрос на энергию в ближайшие 30 лет будет расти, но рост этот замедлится, говоритвлиятельный прогноз BP20. В 1990–2018 гг. ежегодный рост потребления энергии в среднемсоставлял 1,9 %, в ближайшие 30 лет даже при отсутствии резких изменений в приоритетахи моделях потребления энергии он снизится до 0,7 %. Озабоченность глобальнымпотеплением может привести к сокращению роста спроса до 0,2–0,3 % в год.Доля нефти в глобальном энергопотреблении уже начала снижаться — за последние30 лет она сократилась с 40 до 33,1 % (при этом общее количество потребляемой нефтипродолжало расти). После бурного роста во второй половине 2000-х, в последние 5 летснижается и потребление угля. Прирост спроса на энергию в последние десятилетияпокрывался увеличением доли возобновляемых источников (за 30 лет — почти с 0 до 5 %)и газа (рост с 20 до 24,2 %). Этот тренд продолжится и дальше: в самом благоприятном длятрадиционной энергетики сценарии возобновляемые источники покроют 80 % приростаспроса, а доля угля в генерации электричества сократится с 37 до 15–28 %.Прогноз Международного энергетического агентства (МЭА) предполагает, что в2030 г. спрос на энергию в целом будет на 4–12 % выше текущего. А спрос на нефтьдостигнет пика в конце 2020-х гг23. МЭА полагает, что в 2026 г. потребление нефти составит104,1 млн барр. в день (на 2,5 млн ниже прежнего прогноза из-за COVID-19). Впрочем, еслипандемия заставит потребителей изменить привычки, а правительства будут активнозаниматься снижением выбросов, пиком спроса на нефть так и останется 2019 г.Сценарии декарбонизацииКлючевой вопрос для прогнозирования спроса на нефть — динамика выбросов, скоторой будет готово согласиться человечество. Компания British Petroleum рассматривает3 сценария: 1) business as usual с постепенным сокращением эмиссии CO2 с нынешних 34до 30 млрд тонн к 2050 г.; 2) быстрое сокращение эмиссии до 10 млрд тонн к 2050 г.(примерно на 70 %); и 3) совсем фантастический сценарий «чистого нуля», где выбросыснижаются на 95 %. Для этого необходим рост цены тонны эмиссии (в 7–10 раз) и ещебóльшая поддержка альтернативной энергетики; это позволит ограничить среднееповышение температуры к 2100 г. на 2 °С в сценарии 2 и 1,5 °С в сценарии 3.Первый сценарий — основной прогноз BP, второй и третий — попытки рассчитать,что будет, если человечество договорится об активных мерах по предупреждениюглобального потепления (вероятность реализации сценариев BP не оценивает; см. Таблицу4 с основными параметры сценариев 1 и 2). При этом даже основной прогноз предполагаетпостепенную декарбонизацию после середины 2020-х годов.Во всех сценариях BP резко вырастает доля электричества в суммарномэнергопотреблении. Газ более резистентен к климатическим тревогам. Пик потреблениягаза ожидается ближе к 2040 г., затем он будет стагнировать. По прогнозу BP, в основномсценарии спрос на газ в 2050 г. превысит нынешний уровень более чем на 30 %, а в случаебыстрой смены приоритетов будет примерно ему соответствовать. Газ с высокойвероятностью будет способствовать переходу к более чистой энергетике, помогаяминимизировать потребление угля и нефти. В базовом прогнозе BP доля возобновляемыхисточников в мировом энергобалансе с нынешних 5 % увеличится к 2050 г. более, чем до20 %, а в более «зеленых» сценариях достигнет 40–60 %. Судьба углеводороднойэнергетики находится сейчас в обратной зависимости от развития возобновляемой: чембольше будут успехи второй, тем быстрее будет сжиматься доля первой (особенно в частинефти и угля).Дальнейший темп снижения спроса на нефть во многом будет зависеть от ростаэнергоэффективности и скорости распространения электромобилей. Если сейчас на нефтьприходится более 90 % потребляемой транспортом энергии, то в 2050 г. она упадет ниже80 % в базовом сценарии прогноза BP и почти до 20 % и 40 % соответственно в сценариях 3и 2. Доля легковых и грузовых автомобилей, передвигающихся на электричестве, в базовомпрогнозе достигнет к 2050 г. 30 %, а в сценарии резкого сокращения выбросов — примерно75 %. Одновременно почти в 1,5 раза возрастет эффективность двигателей. Потреблениенефти транспортом будет снижаться начиная с конца 2020-х гг. Транспорт будет все вбольшей мере работать на электричестве, биотопливе и водороде.Даже если правительства ограничатся уже принятыми мерами по поддержкенизкоуглеводородной энергетики, спрос на нефть практически перестанет расти с начала2030-х гг., полагает Международное энергетическое агентство, а цена останется примернона уровне $60. Если потепление климата будет ограничено 1,65 °С (вероятность — 50 %),спрос на нефть уже к 2040 г. упадет примерно на 30 %, а цена — до $40. По оценкеаналитического центра Carbon Tracker и Центра развития ОЭСР, при переходе натраекторию устойчивого развития уже в ближайшие 20 лет нефтегазовые доходыбюджетов могут снизиться вдвое.Пик потребления бензина был пройден в 2019 г., полагает МЭА, дальше оно будеттолько снижаться; спрос на нефть поддерживает нефтехимия. Количество электрокаров вмире, по прогнозу МЭА, уже к 2026 году достигнет 60 млн (а годовые продажи — 12 млн),что будет вести и к снижению спроса на нефть. Многие страны уже установили срокизапрета продажи автомобилей внутреннего сгорания: Норвегия (2025), Нидерланды (2030),Великобритания (2035), Франция (2040) и т. д. В Калифорнии запрет вступит в силу с 2035 г.Не отстает от тренда и Китай: по прогнозу МЭА, в 2026 г. половина электрокаров в миребудут ездить в Китае. Мировые автоконцерны уже перестраиваются на выпускэлектрокаров, а BP оборудует электрические зарядные станции на своих заправках.Темпы декарбонизации будут зависеть от политических мер, которые предпримутполитики, а они, в свою очередь, будут определятся изменениями в общественныхпредпочтениях.Разумеется, из трех сценариев BP наиболее вероятен сценарий «business as usual»,не требующий резкой смены приоритетов. Он сулит примерно 4-кратный рост доливозобновляемых источников в энергобалансе, снижение доли угля почти на 1/3,значительный рост газа и снижение доли нефти в энергопотреблении примерно на 20 п. п.Этот прогноз предполагает медленное снижение спроса на нефть, начиная с 2030-х гг. Вэтом случае к 2040 г. отрасли, чтобы удовлетворить спрос, придется поставлять на рынокпорядка 38 млн барр. в день нефти из неиспользуемых сейчас месторождений(глубоководная и сланцевая нефть). Единственный сценарий, всерьез угрожающийразвитию нефтяной отрасли — это если глобальные лидеры договорятся сдержать темппотепления на уровне 1,5 °С 27. В этом случае может потребоваться сокращение добычи начетверть и множество других шагов, сильно меняющих мировую экономику. Тогда вследующие 30 лет спрос на нефть сильно снизится: доля углеводородов в глобальнойэнергетике упадет более, чем наполовину.Однако в последние годы политическое давление в этом направлении нарастает. Вдекабре 2019 г. Европейская комиссия одобрила «Зеленый курс для Европы» — стратегию,отразившую сдвиг в общественных настроениях и рост политического влияния «зеленых»партий. Стратегия предполагает превращение ЕС в углеродно нейтральную территорию к2050 г. Инвестиционный план стратегии подразумевает мобилизацию примерно 1 трлневро для финансирования перехода к экологически нейтральной экономике. Кроме того,ЕС планирует уже с 2022 г. ввести трансграничный углеродный налог, который можетзатронуть почти 42 % российского экспорта и составить порядка $3–5 млрд в год в начале ипорядка 8 млрд евро — к 2030 г.. Европейские товаропроизводители несут схожиеиздержки с 2005 г., благодаря чему в 2018 г. выбросы в Европе были на 23 % ниже, чем в1990 г. Налог вынудит страны-экспортеры принимать аналогичные программы,направленные на ограничение выбросов (в Китае такое законодательство уже создано, а вРоссии еще нет).Новый толчок к зеленому переходу даст победа Байдена на американских выборахпрезидента: он планирует инвестиции в $2 трлн в американскую энергетику с цельюсделать ее углеродно нейтральной к 2035 г. Даже нефтяные лоббисты из AmericanPetroleum Institute были вынуждены поддержать идею введения в США системы платы завыброс СО2.Подобные политические решения дают сигнал инвесторам о перенаправленииинвестиций от традиционных к возобновляемым источникам и технологиямэнергосбережения. Во всяком случае резкое снижение потребления углеводородоврассматривается уже не как «экстремистский» сценарий, предлагаемый «зелёными», а каквполне реалистичный вариант развития событий, который требует лишь большихинвестиций.Последствия «зеленого» сценарияДля России такой сценарий станет неприятной неожиданностью. Инвестиции ввозобновляемую энергетику у нас находятся на очень низком уровне, а доляуглеводородных доходов и в экспорте, и в бюджете очень высока. Если реализуетсясценарий сдерживания глобального потепления на уровне 1,5 °C, Россия лишитсязначительной части доходов, причем не краткосрочно, как бывает при очередных скачкахцены нефти, а в долгосрочной. Это приведет к значительному обеднению «нефтегазовойсверхдержавы» и необходимости поиска новой социально-экономической идентичности.Пока российские чиновники говорят, что разговоры о «мире без нефти» — западнаяпропаганда. Нефть обеспечивает России почти половину экспортных доходов; в бюджетенефтегазовые доходы составляют около 40 %. Уголь тоже важная статья экспорта: Россиятретий в мире экспортер угля. Снижение цены нефти до $25–30 на 3–5 лет — это, по оценкероссийского Минфина, потеря бюджетом доходов в размере 4–11 % ВВП.Наиболее перспективная зона добычи нефти для России, арктический шельф,характеризуется высокой себестоимостью. Инвестиции в новые нефтегазовые проекты,запланированные и осуществляемые российскими госкомпаниями, будут в этом сценариилишь толкать цену нефти вниз. Могут оказаться как правильными, так и провальными 10-триллионные инвестиции «Роснефти» в проект «Восток ойл», отмечает Fitch Ratings:понадобится ли рынку столько нефти?Точно оценить сейчас скорость отказа мира от углеводородов невозможно, какневозможно предсказать поведение инвесторов и традиционных производителей нефти.Очевидно лишь, что переход к низкоуглеводородной экономике уже начался. Удар этогоперехода по России может оказаться значительно сильнее, чем снижение цен на нефть всередине 1980-х, которое привело к краху СССР.(To be cjntinued)