Предыдущая частьКонстантин Сонин, профессор Чикагского университета и НИУ ВШЭМОДЕЛЬ БЕЗ РОСТА И РАЗВИТИЯ В 2021 году экономическая проблема в России – это не проблема выбора наразвилках, а в том, что нет никакого движения по дороге, на которой развилки могли бывстретиться. Нет такой экономической модели роста, на которую Россия сейчас быориентировалась. Во всяком случае, такой модели нет среди уже существующих. Можносказать, упрощая, что российская экономика в 2010-е не просто стагнирует — онаориентируется, в качестве цели и идеала, на модель без роста и развития.Между тем, вопрос выбора, пусть неформального, какой-то модели развития — этоне то, что решается само собой. Стагнация, топтание на месте может продолжатьсядесятилетиями — у всех перед глазами пример Аргентины, доля которой в мировом ВВПснижалась 100 лет, все двадцатое столетие.Куда сейчас движется российская экономика? Нынешняя модель – это определенно:(а) не модель экспортно ориентированного роста (Германия, Япония, «азиатскиетигры», Китай): основной отличительный признак — она никак не ориентирована наэкспорт (за исключением сырья), механизмы заимствования технологий, которые должныпоощряться в этой модели, напротив, всячески блокируются — и де факто, изаконодательно;(б) не модель автаркического социалистического, планового роста (СССР в 1920–1930-е, 1950–1960-е гг.): основной отличительный признак — нынешняя модель основанапринципиальным образом на частной собственности (даже если этим частнымсобственником является чиновник), к плановой социалистической модели невозможноперейти без революционных изменений в виде изъятия частной собственности.Заметим, что про автократический рост вообще неясно: возможен ли вообщеустойчивый современный рост в условиях автаркии, даже в социалистической экономике,помимо сугубо восстановительного (СССР в указанные периоды)? И ответ, судя по всемимеющимся данным: нет, невозможен. Но наша экономика вполне капиталистическая, такчто это, реально, «невозможность пути», а не «невозможность успехов на этом пути».Практически все исторические примеры устойчивого экономического роста внедемократических режимах (Россия в конце XIX века, СССР в 1920–1930-е, Япония после1945-го, «азиатские тигры», Китай после 1980-го, Вьетнам после 1990-х) — это рост вусловиях дешевой рабочей силы (перетекающей из деревни в город). В России XXI векаэтой дешевой рабочей силы нет и в помине — наоборот, она дорогая во всех сегментахрынка труда (относительно производительности). Можно не обращать внимание на«демографию» — важно лишь, что ни при каких реалистичных сценариях в России не будетизбыточной, и, значит, дешевой рабочей силы.На десятки примеров роста по модели (а) или (б) найдется пара примеровавторитарного роста без «перетока из города в деревню» и «эспортоориентированности».Важный пример – «испанское экономическое чудо» (1958–1975), но основные реформы,приведшие к этому — радикальное открытие и либерализация экономики (многократноеувеличение прямых иностранных инвестиций). В России–2021 ни то, ни другое не считаетсяцелями государственной политики.Казалось бы, источником роста могла бы быть концентрация капитала и целевыеинвестиции (за счет государственного контроля над наиболее крупными предприятиями),как в тех же "азиатских тиграх" и Испании. Но отсутствие открытости и, более глобально,постоянное ограничение возможностей по заимствованию технологий делаетконцентрацию капитала бессмысленной. Можно, как в СССР в 1970-е, довести приростинвестиций до 7 % в год, и они будут давать все тот же 1% роста ВВП.«Открытость экономики» — расплывчатое понятие, потому что может включать всебя и экспортоориентированность при защищенном внутреннем рынке, и наоборот,открытость для прямых иностранных инвестиций. В любом случае это подразумеваетотносительно свободное движение талантов через границу и относительно либеральнуюсреду внутри страны. Как показал опыт СССР 1970–1980-х, масштабное заимствованиетехнологий, не подкрепленное развитием человеческого капитала, не помогает росту.Конечно, архаическое устройство политического режима — тормоз на путиэкономического роста. Однако самым прямым источником нынешней стагнации являетсяне недемократичность сама по себе, а всё увеличивающаяся закрытость и автаркичностьэкономики. Поскольку переход к модели (б) невозможен без экономической революции— насильственной экспроприации частной собственности, есть вообще только один выходиз стагнации — в сторону экспорториентированности и догоняющего развития, котороепри капитализме невозможно без открытости.Наталия Орлова, главный экономист Альфа-банкаПЕРЕРАСПРЕДЕЛИТЕЛЬНАЯ МОДЕЛЬ И РАВНОВЕСИЕ НИЗКОГО РОСТА Модель перераспределения: низкий рост как сознательныйвыборХотя низкие темпы роста российской экономики РФ ведут к снижению ее доли вмировой экономике, можно считать, что отказ от роста является сегодня частьюрационального выбора. Этот выбор сделан в силу следующих факторов:(1) в начале 2000-х наличие внешних долгов, особенно долгов перед международнымиорганизациями и межправительственных долгов, было фактором, ограничивающимвозможность президента и правительства формировать тот экономический курс,который им представлялся предпочтительным (в частности, наращивать военныерасходы или/и увеличивать социальные выплаты);(2) к 2008 году в России активно прорабатывалась концепция формированиямеждународного финансового центра, но кризис 2008 г., когда изправительственного фонда объемом около 250 было потрачено порядка 100 млрддолл., показал, что включенность в международные финансовые рынки может бытьчревата резким разворотом международных капиталов: даже в ситуации, когдамировой кризис запускается экономическими проблемами в США, как это было в2008 году, доллар все равно остается тихой гаванью, а рынки других стран страдаютиз-за перетока капиталов в долларовые активы;(3) переговоры по ВТО, куда Россия вступила в 2012 г., в теории открывалинефинансовый канал интеграции России в мировую экономику, но поскольку доступна зарубежные рынки можно было получить только в обмен на открытиевнутренних рынков, выбор был сделан в пользу интеграции только через каналторговли сырьем при сохранении общей закрытости экономики;(4) взамен курса на интеграцию в европейские рынки был взят курс на более активнуюторговую интеграции с Китаем — доля торговли с ним растет с 2008 г., и этатенденция ускорилась с 2015 г.; 2018 г. стал первым, когда сальдо торговлиРоссийской Федерации с Китаем вышло в положительную зону. Кроме того,взаимодействие с Китаем структурно сочетается с желанием правительства РФусиливать государственные компании и укрупнять размер компаний.С учетом угроз, связанных с увеличением добычи сланцевой нефти и проявившихсяпосле 2010 г., с 2014 г. модель российской экономики становится в ярком видеперераспределительной:(1) перераспределение в пользу экспортного сектора. По сравнению с уровнем 2013 г.,объемы российского экспорта выросли на 15 %, в то время как уровень ВВП впостоянных ценах увеличился всего на 3 %, а инвестиции в основной капиталсократились на 9 %;(2) перераспределение доходов населения. Доходы населения достигли пика в 2013 г. ис тех пор сократились на 10 % (по состоянию на 2020 г.), при этом зарплаты (выплатыв официальном секторе) в реальном выражении продолжали расти и с 2013 г.увеличились на 11 %. Такая динамика отражает перераспределение доходов рантье(через снижение процентных ставок в экономике, которое привело к снижениюдоходов от финансовых вложений и доходов от аренды недвижимости),предпринимателей и занятых в теневом секторе (доходы которых учитываются впрочих доходах) к наемным работникам крупного бизнеса и госсектора.Дополнительные аспекты перераспределения — это пенсионная реформа 2018 г. (сучетом значительной доли работающих пенсионеров повышение пенсионноговозраста, по сути, сократило уровень доходов работников старших возрастов) иповышение подоходного налога до 15 % с 2021 года на группы с высоким уровнемдоходов (более 5 млн руб. в год). Бенефициары этой траектории — занятые в крупныхгоскомпаниях;(3) перераспределение внутри корпоративного сектора. С 2014 г. Россия стимулировалаимпортозамещение — в сегменте розничной торговли продовольствием доляимпорта снизилась с 36 до 28 % с 2013 по 2020 г., в непродовольственном сегментедоля импорта снизилась с 44 до 39 % за аналогичный период (данные Росстата).Пандемия 2020 г. существенно повысила привлекательность стратегииимпортозамещения, так как предприятия, вовлеченные в международные цепочкидобавленной стоимости, столкнулись с более сложной ситуацией из-за разрывов впоставках. Бенефициары этого канала перераспределения — российские компании;(4) перераспределение между частным и государственным секторами. С 2013 г.,несмотря на сохранение стабильно низкого уровня инвестиций в основной капитал(на уровне 22 % за последние 5 лет), в России было реализовано большое числокрупных строительных проектов – от строительства инфраструктуры Сочи дляОлимпиады 2014 г. до строительства Крымского моста. Часть этих проектов былареализована за счет средств частных инвесторов, хотя план проектов изначальноразрабатывался в логике государственной политики. Такой подход позволяетстягивать частные финансовые ресурсы в направлении реализации государственныхпроектов;(5) перераспределение инвестиционных ресурсов в ограниченный круг регионов. Если в2000–2011 гг. на один регион с падающими инвестициями в основной капитал всреднем приходилось 15 регионов, где инвестиции росли, то с 2013 г. на один регионс падающими инвестициями приходится в среднем только 2 региона с растущимиинвестициями. Доля инвестиций в основной капитал в Москве и Московской областив общем объеме инвестиций по стране выросла с 15 % в 2013 г. до 20 % в 2018 г.;(6) опыт 2020 г. можно также считать опытом перераспределения расходов населения свнешних рынков (зарубежный туризм) в пользу внутреннего потребления. Масштабперераспределения составил порядка 2 % ВВП.Равновесие низкого ростаЕсли посмотреть на данные Росстата с 2013 г., то нынешняя модель представляетсяустойчивой — доля прибыли в экономике остается около 40 %, а доля доходов трудовыхресурсов — около 47 %. Эти цифры меняются мало: изменение этой модели в пользуповышения доли трудовых ресурсов было бы невыгодным бизнесу. Поэтому можноговорить, что, сохраняя текущую модель, государство гарантирует себе поддержкубизнеса. Открытие этой модели, например, через приход иностранного капитала в Россию,могло бы, с одной стороны, повысить стоимость труда, с другой стороны, вынудитьроссийские компании тратить большие объемы средств на инвестиции (сейчас около 3 %ВВП в год идет на дивидендные выплаты).Одновременно низкий уровень инвестиций сохраняет низкой стоимость трудовыхресурсов при сохранении их низкой квалификации: по оценкам компании BCG от 2017 г.,35 % рабочей силы занято низкоквалифицированным (skill) трудом (15–18 % в развитыхстранах), а интеллектуальным (knowledge) трудом в России занимается 17 % рабочей силы(29 % в Германии, 45 % в Великобритании, 34 % в Сингапуре). Более высокий уровеньинвестиций, требующий повышения квалификации и приводящий к более высокомууровню безработицы среди малообразованного населения, может стать и социальнойпроблемой, которой правительство хотело бы избежать.Экономической задачей нынешней модели является извлечение максимальнойдоходности из сырьевых сегментов и формирование на базе этих доходов финансовойподушки, которая в будущем может быть использована государством. Логикаформирования государственных финансовых сбережений выглядит оправданной, еслисчитать, что (1) частный бизнес не будет вкладывать средства внутри страны, а скорее будетэкспортировать капитал; (2) иностранные компании не принесут в РФ новые технологии, абудут только использовать ее ресурсы и (3) технологии можно будет купить, когда онибудут разработаны и массово внедрены в развитых странах, по аналогии с догоняющимразвитием РФ в 2000-е годы.Сценарии и стратегии экономической политикиСамой большой долгосрочной проблемой текущей модели является снижениекачества человеческого капитала. Вполне возможно, что к моменту, когда в мирепроизойдет технологическая революция, качество основной части российской рабочейсилы не будет соответствовать новым навыкам, и это может в свою очередь ограничиватьвозможности компаний по переходу на новые технологии. Это оставит страну винерционном сценарии продолжающейся стагнации.В нынешней модели возможным вариантом текущих действий было бы:(1) реализация мер, направленных на сохранение качества человеческого капитала:повышение ставки социальных отчислений на физический труд и ее обнуление впрофессиях нефизического труда; эта мера могла бы дать фискальный сигнал нажелание правительства сохранять/повышать уровень квалификации населения;(2) стимулирование инвестиций в малые и средние предприятия через вложения личныхпенсионных накоплений: в ряде стран сейчас практикуются меры по использованиючастых пенсионных накоплений либо для создания бизнеса (Великобритания), либо дляинвестиций в строительство/покупку первичного жилья (Новая Зеландия, Швейцария);в некоторых странах (Новая Зеландия) правительства выделяют дополнительныесредства к тем ресурсам, которые есть у физического лица, чтобы стимулироватьиспользование сбережений в нужные сегменты;(3) с секторальной точки зрения разумной выглядит ставка на медицину как на сектор,услуги которого можно было бы предлагать на евразийском рынке, который бытребовал достаточно высокого уровня квалификации человеческого капитала и вкоторый можно было бы направлять государственные инвестиции. Инвестиции вмедицину вообще выглядят перспективным трендом в свете общемирового старениянаселения и необходимости поддерживать адекватный уровень услуг в этом сегменте.В перспективе наличие высокоразвитого медицинского сектора поможет удержать встране часть средств населения, которые в будущем могут тратиться в других странах.Позитивный для российской экономики сценарий с большой вероятностью будетэкзогенным и может быть связан либо с сохранением высокого глобального спроса наэнергоносители, либо с усилением роли Китая в мире, благодаря чему Россия выиграет отусиления торговых связей с КНР. По сути, этот сценарий будет означать увеличениеэкспортных доходов РФ и, как следствие, возможность направить часть этих средств наповышение уровня жизни.Кризисный сценарий — это сценарий значительного роста издержек на ликвидациютехногенных катастроф или на поддержание износа основных фондов, который будетпровоцировать снижение экономической активности негосударственного сектора. Этосценарий снижения нормы прибыли российского бизнеса и, как следствие,разбалансировки текущего равновесия.Еще один негативный сценарий — внешний шок, который может подорвать основусохранения инерционного сценария, например, если цены на сырье резко и надолгоснизятся, то есть если изменится структура сырьевого потребления, создавая потребностьгосударства в поддержке отраслей и занятых в них людей при том, что налоговыепоступления от этих отраслей упадут. Значительное обеднение населения через ростинфляционного давления при значительном ослаблении курса приведет к ростусоциального недовольства. Это сценарий значительного сжатия экономики, которая неуспеет перестроиться на новые технологии.С высокой вероятностью экономическая политика будет ориентироваться наинерционный сценарий, в рамках которого правительство продолжит поиск возможныхопций для перераспределения потоков внутри экономики. Вероятными направлениямиполитики будут: 1) новый раунд импортозамещения, по аналогии с 2014–2016 гг.; 2)повышение подоходного налога на более широкой круг плательщиков; 3) стимулированиегосударственных инвестиций за счет создания спецпула средств предприятий либо в видечерез их добровольное участие, либо через повышение налогов для формирования такогоинвестиционного пула. Это сценарий удержания экономики в состоянии «низкого роста»(1–2 % в год).Второй возможный сценарий связан с попыткой экономических властей ускоритьэкономический рост путем смягчения политики, в основном монетарной. Это плохойвариант, который приведет к разбалансировке ситуации. Ограничения роста связаны снизким уровнем технологий и нехваткой трудовых ресурсов, поэтому попыткистимулировать его смягчением монетарной политики или (что менее вероятно)смягчением бюджетной политики приведут к росту оттока капитала и усилениюинфляционного давления. Такая политика сделает российскую экономику более уязвимойк внешним шокам.Сергей Алексашенко, экономист, заместитель министра финансов и первыйзаместитель председателя ЦБ РФ в 1995–1998 гг.«КРАСНЫЕ ЛИНИИ» И СТРУКТУРНЫЕ ОПОРЫ ВЯЛОГО РОСТА На мой взгляд, у путинской России никогда на протяжении 20 лет существования небыло внятной модели роста. Период 2000– 2008 гг. стал результатом сочетания несколькихблагоприятных факторов, которые сменяли друг друга (девальвация 1998 г.; «плодыприватизации» — рост добычи нефти (на 50 %) и металлов (на 30–35 %) в 2000–2004 гг.;рост цен на нефть, бурные внешние заимствования), но которые даже при повторении(девальвация 2009 г. или 2014–2015 гг., рост цен на нефть в 2010–2014 гг.) не смоглипривести к сопоставимым темпам роста в силу разрушения институциональной структурыгосударства. Поэтому говорить о восстановлении модели роста просто не имеет смысла,нельзя восстановить то, чего не было.«Красные линии» президента Путина по странному стечению обстоятельствсовпадают с теми ограничениями для роста российской экономики, преодоление которых(одного или нескольких) могло бы привести к выходу из состояния вялости (средний ростна уровне 2 %). К ним относятся:1) политическая конфронтация с Западом, экономическая и технологическаяавтаркия;2) огосударствление «командных высот» в экономике (их становится все больше ибольше);3) отсутствие верховенства права и, как следствие, незащищенность правсобственности;4) отсутствие политических институтов для защиты интересов различных слоевчастного бизнеса.Поскольку эти «красные линии» начерчены лично Владимиром Путиным, то на их«порозовение» или смещение надеяться вряд ли имеет смысл. Более того, хорошо видно,что по мере старения Путина его взгляды (или их интерпретация ближайшим окружением)становятся все более и более реакционными.Существующая экономическая система является неэффективной, но это не означает,что она является неустойчивой. Ее устойчивость базируется на стабильно растущем спросена сырье со стороны мировой экономики, а также на свободе цен и валютного курса,которые позволяют абсорбировать внешние шоки, связанные с изменением мировойконъюнктуры. Путинская экономическая система может спокойно просуществовать 15–20лет, если Путин проживет столько и будет в состоянии сохранять контроль надполитической системой, или же на его место придет преемник, который сможет сохранитьконтроль одновременно над политической системой и репрессивным аппаратом. Впринципе, этот период может быть и больше, но по всем оценкам в районе 2035–2040 гг. вмире произойдет радикальный перелом, который приведет к падению спроса на нефть,что вызовет серьезнейший долгоиграющий кризис в России.Единственным вариантом ускорения темпов роста в рамках существующей системыявляется наращивание инвестиций, которые будут финансироваться за счет средств,которые сегодня накапливаются в ФНБ. По прогнозам Минфина, при текущем уровне ценна нефть ($60–70/барр.) ежемесячно ФНБ может пополняться на 180–200 млрд рублей.Поскольку сегодня 7 %-я планка отношения ликвидной части ФНБ к ВВП уже пройдена, томожно предположить, что в пределе все эти средства (2 % ВВП в год) могут пойти наинвестиции. При прочих равных условиях это будет эквивалентно 1–1,2 % дополнительногороста (с учетом импорта оборудования), что, однако, не приведет к аналогичному ростудоходов населения. Но сегодня эта проблема, хотя и стоит на повестке дня, не осознаетсякак самостоятельная — считается, что рост ВВП автоматически будет приводить каналогичному росту доходов населения.Владимир Гимпельсон, профессор НИУ ВШЭСРЕДНЕСРОЧНЫЕ ВЫЗОВЫ «РАВНОВЕСИЯ СТАГНАЦИИ»:ЭКОЛОГИЯ, ЭНЕРГЕТИКА, ДЕМОГРАФИЯСтратегические вызовы и сценарииЯ полностью согласен с тем, что задача ускорения роста экономики сейчас просто нестоит. Если главная цель — сохранить власть, то такая цель как рост отходит на второй, аможет и на третий план. Особенно если реформы, ведущие к росту, эту власть подрывают.Возможно, российские власти попытаются соорудить свою «модель» как в гоголевской«Женитьбе» — по чуть-чуть отовсюду. На волне цифровизации, возможно, появилисьиллюзии реинкарнации Госплана на новой технологической основе. Но очевидно, что этоне сработает. Как можно расти, закрывшись от мира и новых идей, непонятно.Мне кажется, что стратегия экономического роста должна предполагатьидентификацию источников этого роста на перспективу. Долгосрочные прогнозы, в своюочередь, предполагают, что мы знаем эти источники в отдаленном будущем. Поскольку мыэтого точно знать не можем, то полагаемся на определенные сценарии — изменения вовнутренних и внешних условиях развития. Их выбор — вопрос во многом политико-экономических приоритетов прогнозистов. Дело не только в значениях конкретныхпараметров, но и в выборе самих учитываемых параметров. Когда мы ожидаемпреемственность и инерцию в трендах, то это менее важно, но когда сами тренды могутсильно ломаться, то это становится важным. Поставив на ошибочный сценарий, можнодолго двигаться в тупик.Ситуация на горизонте 10–15 лет для России полна тумана. Но если не лезть всложные политико-экономические вопросы, а ограничиться «простыми», то надопредвидеть тенденции, связанные с климатом, энергетикой и демографией. Они, как нистранно, оказываются сильно связанны между собой.Новые экологические стандарты и новые технологии, порождаемые во многомклиматической повесткой, к которым сегодня активно поворачивается весь развитый мир,означают глубокие отраслевые сдвиги в производстве и потреблении — тектоническоесмещение в сторону возобновляемой энергетики и кажущейся отсюда неизбежной в этомслучае диверсификации экономики. В такой экономике роль традиционныхэнергопроизводящих гигантов сокращается и, соответственно, падает их политическое илоббистское влияние. Конечно, они легко не сдадутся и будут до последнегосопротивляться. Это сопротивление уже началось и его эхо часто отдается в публикациях отом, что климатическая повестка — чуть ли не «антироссийский заговор», о том, как вредныновые экологические технологии, и о том, что спрос на углеводороды почти вечен. В этомнет ничего удивительного — бенефициары традиционных технологий всегда допоследнего сопротивляются приходу новых. Если они приближены к власти и/или слиты сней, то их влияние здесь велико. Так в свое время прозевали сланцевую революцию.Но как бы наши власти ни укрепляли свою «суверенность», эти сферы глобальны.Мы видим, как быстро меняется европейский энергобаланс и как производителиавтомобилей переориентируют свое производство. Если Европа, а за ней Китай, сокращаютпотребление углеводородов и утверждают новые экологические стандарты, то никакиепоправки в конституцию не помогут. Мы останемся со своим ископаемым топливом имасштабным производством неэкспортабельного неликвида.Если же мы принимаем сценарий эколого-энергетического перехода как реальностьна протяжении ближайших 10–15 лет, то тогда вопрос: как должна уже сейчас менятьсяструктура экономики? Какова в ней роль инноваций, R&D, образования? Какова рольстартапов и малого бизнеса? Очевидно, что она высокая. Тогда как должна строитьсяполитика в этом отношении и как в отношении «старых» отраслей, под дудку которыхвласть танцевала все прошедшие годы? Пока мы видим движение в обратномнаправлении. Для новой экономики нужна новая рабочая сила — молодая, образованная,критически мыслящая, независимая. Я оставляю за рамками данного обсуждения двапоследних условия, хотя они критически важные, и сосредоточусь на первых двух, которыевозвращают нас к демографии.Демографический шок и экономический ростВернемся к «золотому» периоду экономического роста 2000-х гг. За период с 2000по 2008 г. ВВП вырос на 65 %. Объяснения известны: рост цен на углеводороды и сырье,наличие свободных мощностей, девальвированный рубль, грамотный макроменеджмент,некоторые реформы. Я добавлю сюда еще один фактор — экономика за этот периодполучила почти 7 млн дополнительных работников, не считая временных гастарбайтеров),то есть занятость увеличилась почти на 10 %. Значительная часть этого прироста пришласьна молодых и образованных людей (а остальная — на людей старших возрастов,вернувшихся на рынок труда), чья производительность была намного выше, чемпроизводительность тех, кто покинул рынок труда (этот труд был еще относительнодешевым). Но если даже предположить, что производительность труда была средней, тоэто все равно дает десятую часть прироста 2008 г. по отношению к 2000-му. Всемирныйбанк относит на счет демографического дивиденда почти треть роста ВВП за период 1997–2011 гг. Эта оценка близка вкладу демографического дивиденда в других странах(Восточная Азия и Индия). Очевидно, благоприятные демографические тенденции быликомплементарными по отношению к другим факторам роста.По-видимому, демографический дивиденд закончился вместе с нашим ростом.Точнее, рост закончился по истощении дивиденда. Я не имею в виду причинно-следственные связи. В 2008–2019 гг. численность занятых оставалась практическинеизменной (увеличилась на 1 %), а доля молодых работников с высшим образованиемснизилась на 0,5 п. п.При прогнозировании занятости на горизонте 10–15 лет гораздо меньшенеопределенности, чем при прогнозировании цен на энергоресурсы и будущихэкологических стандартов. Все, кто выйдут на рынок в эти годы, уже родились и даже ходятв школу. Уровни занятости, определяющие долю населения по возрастным группам взанятости, весьма стабильны и могут как-то варьироваться только для младших и старшихвозрастных групп. Это позволяет нам определить численность и структуру занятых споправками на изменение образовательной структуры, влияющие на уровни занятости,достаточно точно.Что мы в итоге видим? Оценки, полученные на основе среднего демографическогосценария Росстата, не обещают увеличение численности занятых. Согласно одномупрогнозу, существенного сокращения скорее всего не будет, но не будет и увеличения.Согласно другому, их численность к 2030 г. может сократиться до уровня начала нулевыхгодов, потеряв до 8–10 % работающих по сравнению с 2015 г. (разница в прогнозах связанас различиями в гипотезах влияния пенсионной реформы на уровень занятости). Этомного, но переносимо, поскольку не произойдет одномоментно. Однако за чей счет этопроизойдет? Если сократится пожилая часть рабочей силы, отличающаяся низкойпроизводительностью и занимающая плохие рабочие места, то для производительностиособого ущерба не будет. Но если это сокращение случится за счет молодых, то это намногохуже. Это чувствительный антидивиденд.Анализ будущей возрастной структуры рабочей силы однозначно указывает навторой вариант. Здесь вырастает целый букет проблем: старение населения ведет кувеличению демографической нагрузки, сдерживает рост производительности труда,подрывает инновационный потенциал общества и «дух предпринимательства»,увеличивает госрасходы на социальные цели, отрицательно влияет на норму сбереженийи т. д.В 2000-е гг. общее увеличение численности занятых сопровождалось увеличениемчисленности работников в возрасте от 25 до 40 лет. Их прирост был значительным — почти4 млн человек. В следующие 10–15 лет процесс будет обратным — численность этойвозрастной группы среди занятых к 2030 г. сократится (по отношению к концу 2010-х)примерно на четверть, или на 10 млн! Это означает, что сократится и приток работников свысшим образованием. По нашим оценкам, доля в возрасте до 40 лет и с высшимобразованием в общей занятости сократится до уровня примерно 2005–2006 гг. Этосделает их труд очень дорогим! Но именно эта возрастная группа движет техническийпрогресс, разрабатывает и распространяет новые технологии. Например, средний возрастроссийских программистов — около 30 лет. Единственное, что здесь «утешает», что этотпроцесс «размоложения» будет идти постепенно, давая шанс для какого-топриспособления.На выходе мы получаем менее динамичное общество, не готовое к быстромуосвоению достижений технического прогресса. Как эффективно решать проблемы,связанные со старением населения, до сих пор нет никто толком не знает, эта ситуацияявляется новой в том числе и для развитых стран. Что будет в подобных условиях сэкономическим ростом, пока неясно.Приоритетная для властей стратегия, судя по всему, заключается в максимальномнаращивании инвестиций в указанных ими точках (точках роста?) — что-то типапромышленной политики Японии в 1950–1960-е годы и восточно-азиатских «тигров» в1960–1970-е гг. Но такая стратегия предполагает заимствование технологий и экспортнуюориентацию (чего нет), наличие дешевой (а для инноваций — и молодой) рабочей силы(чего нет) и наличие квалифицированной бюрократии, разбирающейся в экономике испособной к самостоятельным решениям (чего тем более нет).Эффекты ковида на перспективу тоже никто не может исключить. Кроме высокойсмертности, которая уже наблюдается, есть отложенные последствия, которые будутчувствоваться годами: ненакопление социальных навыков из-за дистанцирования,проблемы качества образования, последствия для здоровья и т. п. Любая стратегия ростадолжна учитывать эти факторы не менее внимательно, чем те традиционные, чтоучитываются в стабильных условиях.To be cjntinued