статья датируется 2015 годомОдин из первых уральских политтехнологов, президент коммуникационного холдинга «Минченко консалтинг», занимающегося пиаром и политической аналитикой. С 2003 года работал в качестве эксперта в Госдуме, Совете Федерации и Правительстве по вопросам безопасности, экономики и энергетики. Политические технологии — это поддающийся описанию набор последовательных действий, который позволяет участнику политического процесса достигать намеченных целей. Потребность в политических технологиях была всегда. Внутри советской власти существовал институт консультантов. Но в конце 1980-х годов на них появился повышенный спрос, потому что возникли конкурентные выборы. Причем надо помнить, что конкурентные выборы начались ещё до знаменитых выборов в Верховный совет. Впервые советские люди выбирали на конкурентной основе директоров заводов в 1988 году. Так один из моих учителей Алексей Ситников консультировал человека, который хотел выиграть заводские выборы на одном из промышленных гигантов страны. А потом уже пошли все остальные выборы, которые начали формировать рынок услуг политических консультантов. Политическим консалтингом я занялся, как и многие, в начале 1990-х годов. В 1992 году я заканчивал истфак. Моя дипломная работа называлась «Психотехнологические аспекты внутрипартийной борьбы в Коммунистической партии в России в 1920-е годы». Я тогда очень увлекался психологическими технологиями, была мода на нейролингвистическое программирование (НЛП). Параллельно работал тренером по восточным единоборствам. В этой работе я активно использовал НЛП. Вводил людей в состояние транса, благодаря которому бойцы могли переносить повышенные нагрузки, снижать чувствительность к боли, быстрее реагировать. Параллельно я изучал использование этих технологий в политике. Например, изучал, как строили свою политическую стратегию Троцкий, Бухарин, Сталин, тогда это была модная востребованная тема. В какой-то момент меня пригласили заниматься подготовкой сотрудников служб безопасности. В начале 1990-х годов эти службы, как вы понимаете, были очень востребованы. Шло первоначальное накопление капитала, и были необходимы легальные способы защиты накопленного. Собственно, я готовил телохранителей. В ходе этой деятельности я, может быть, выходил за рамки своей компетенции, но пытался давать советы клиентам (для которых готовил этих людей) по стратегии коммуникаций. Им мои замечания показались уместными и по делу. Я стал консультантом по политическим рискам. А в это время как раз начались первые выборы в Государственную Думу. Меня спросили: «Если ты такой умный, то, может, у тебя есть ещё идеи насчет выборов?» Идеи у меня были. Так я начал консультировать уже политиков. Вместе с ними учился политике. Поступил в аспирантуру Академии госслужбы при президенте РФ. Учился там по специальности «политическая психология». Там познакомился с большим количеством людей, что мне сильно помогло диверсифицировать географию проектов. Собственно, в 1993 году я открыл первое на Урале имиджевое агентство и стал работать в сфере политических технологий. Много было разных избирательных кампаний в те годы. Но я не очень хочу называть фамилии. Политтехнологи вообще редко называют имена заказчиков, с которыми работали. Работа политтехнологов на выборах тогда и сейчас отличается. Сейчас гораздо большее значение имеют разные фильтры. В 1990-е годы мог кто угодно принять участие в выборах. Подписи никто не смотрел, а сейчас их постоянно проверяют. С уверенностью могу сказать, что 95% подписей, которые сдавались в 1990-е годы, были «рисованными», но никто на это внимание не обращал. В те годы была такая замечательная вещь, как избирательный залог. Мне кажется, его зря отменили. Александр Кынев резонно пишет, что сбор подписей — это такой же избирательный залог, финансовый ценз, замер ваших финансовых возможностей. Без денег сбор подписей всё равно не проведешь. В 1990-е годы требования законодательства часто просто игнорировались. Я помню, в 1996 году мы пришли в избирком с листовками нашего конкурента, который выпустил их без выходных данных. Нам отвечают, что они их пожурят. «Но это же запрещено!» — возмутились мы. А нам отвечают, что мы скандальные и с нами неприятно общаться. В итоге все махнули рукой. В тот год у нас был юрист, который приходил к нам раз в неделю в свободное от работы время. Тогда просто не было электоральных юристов, которые сейчас во многом делают погоду на рынке политических технологий. Да и в СМИ можно было публиковать всё что угодно. А уж про финансирование, бюджеты и говорить не приходится. Я думаю, 90% черного нала была в бюджетах избирательных кампаний. Сейчас не больше 30-40%. Ну вот, например, выборы губернатора Красноярского края в 1998 году. Официальный бюджет кампании не мог превышать 50 тысяч долларов. А только Лебедь потратил не менее десяти миллионов. А совокупный бюджет всех кандидатов был, наверное, 25-30 миллионов. Были и случаи беспрецедентного снятия. Покойный Борис Ефимович Немцов отличился, когда аннулировал выборы мэра Нижнего Новгорода. Тогда победил Климентьев, с которым у губернатора был конфликт. И наши либералы в первых рядах принялись помогать и поддерживать отмену результатов выборов в городе с миллионным населением по совершенно надуманному поводу. Мне было интереснее всего работать в начале 2000-х годов. Высокая конкурентность ещё оставалась, а денег было больше. В выборах участвуют переплетенные между собой экономические и политические элиты, разные группы интересов среди населения, различного рода медиа. С последними всегда были непростые отношения у политтехнологов, потому что медийщики любят апеллировать к тому, что именно они не только доставляют сигналы сверху вниз, но и определяют их содержание, а не люди нашей профессии. А вот политтехнологи на выборах, до и после них, работают в сфере обслуживания, которая оказывает услуги населению. Наша задача обеспечить коммуникацию политиков, бизнесменов и населения с максимальной пользой для всех. Да, надо отметить, что политика и бизнес не всегда пересекаются между собой. Путин сделал много для того, чтобы эти две сферы разграничить. Политики обязаны сейчас сами искать себе финансирование. В этом смысле Жириновский у нас в стране был первым профессиональным политиком и долгое время им оставался. Но сейчас постепенно появляются другие профессионалы в политике. Человек, который хочет сделать в данный момент карьеру в политических технологиях, должен получить фундаментальное гуманитарное образование. Оно просто научит работать мозги. Дальше нужно попасть куда-то в подмастерья, чтобы посмотреть, как работают состоявшиеся мастера. Нужно иностранные языки знать. Сейчас в России кризис жанра, но он не будет продолжаться вечно. Поэтому, если хочешь быть эффективным прямо сейчас, то нужно учитывать, что у нас соотношение электоральных и неэлекторальных процедур примерно 60 на 40. Нужно изучать эти неэлекторальные механизмы.СНОБА теперь перейдем к насущному.О результатах первого года своей работы на посту вице-премьера, ответственного за качество окружающей среды, работу лесной отрасли, аграрную политику и производство продовольствия в правительстве Михаила Мишустина, а также о том, как будет организован баланс между интересами рынка, государства и граждан в этих отраслях, в интервью “Ъ” рассказывает Виктория Абрамченко. — Вы относительно недавно столкнулись с проблемами экологической политики и регулирования. Как бы вы охарактеризовали их общее состояние в России одним предложением? — Непаханое поле. Все направления, которыми я занимаюсь сейчас в экологической и климатической повестках,— непаханое поле и с точки зрения системы, и с точки зрения цифровизации, и с точки зрения нормативно-правовых актов, и с точки зрения просто накопленного вреда в стране. Нацпроект «Экология» можно продлевать и за 2030 год, нам будет чем заниматься. — О том, что экологическая повестка выходит на передний план, президент и правительство заявили в 2008 году. С тех пор динамика сбросов, выбросов, отходов, деградации природных экосистем ухудшилась, а ни одна из реформ так и не доведена до конца. В чем причина? — Причина, наверное, в том же, о чем я говорю,— это огромное количество взаимосвязанных блоков, на которые нужно смотреть системно. После советского периода накопили большое количество вреда как такового. Заброшенные промплощадки, полигоны. Например, Красный бор, о котором президент говорил на последнем заседании президиума Госсовета и которым мы сейчас занимаемся. Или корабли, которые затоплены и которые нужно поднимать. Меня очень удивило, что наше нормативное регулирование построено так, что корабль можно просто затопить — это считается утилизацией. Это может быть абсолютно любой корабль, который перевозил грузы, использовался рыбаками, военный корабль.И часто разные структуры муниципального, регионального, федерального уровня не видят проблем ни для одного, ни для другого. В результате на одном только Дальнем Востоке затоплены больше 600 кораблей. (А сколько на северах затоплено лодок с реакторами и кораблей. Картинки есть в инете*) Их нужно поднимать — и это трудная, тяжелая задача. Нужно прорубать просеку в законодательстве: собственник корабля должен понимать, что его нельзя бросить, просто затопить. Когда закончится нормативный срок службы, его нужно утилизировать — и это головная боль собственника. Нужно предусмотреть меры в отношении уже затопленных кораблей — как их поднимать? Существуют накопленные с советского и постсоветского периодов проблемы. Это воздействие нужно минимизировать, чтобы потом не платить очень дорого за восстановление среды и не ждать десятилетиями, пока экология восстановится. Второй блок — цифровизация. Мир стал цифровым, и информация распространяется очень быстро. Вы говорите, 10 лет назад такого не было. Было, мы просто об этом не знали. Во-первых, граждане не были настолько вовлечены в эту повестку.И информация не распространялась раньше так быстро, как сегодня. Цифровизация стала очень значима и для донесения объективной информации о том, что происходит со средой обитания, и как инструмент решения проблем. Нужно не только получать объективные данные о том, что происходит, нужно уметь с ними работать. Данные должны быть валидными и верифицированными. Поставщиков очень много — и часто в экологии данными спекулируют, чтобы не попасть под пресс экологического ущерба и больших штрафов. Проблемы копились, а теперь в рамках инструментов системного нацпроекта «Экология» мы все эти кейсы «расшиваем». Этот нацпроект, пожалуй, единственный, где объединены столько федеральных проектов разной тематики. И «Чистая страна», и работа с ТКО и с отходами первого-второго класса опасности, и вода, и лес, и наилучшие доступные технологии, которые мы сегодня как инструмент погружаем в федеральный проект «Чистый воздух» и в проект, касающийся водных объектов. Мне кажется, сейчас в стране есть все — и воля, и желание, и инструменты, чтобы экологическая повестка стала эффективной и реализуемой. — Что для вас в прошедшем году стало самым сложным в проведении экологических реформ и что бы вы назвали своей самой большой победой? — Самая большая проблема — это концепция РОП — расширенной ответственности производителей и импортеров. Это тема, которая разделила представителей бизнеса, государства, экологов и экономистов, принимавших участие в обсуждении концепции, на несколько клубов по интересам. Это было тяжело и по количеству участников, и по разноголосице. И, конечно, включились разные группы влияния. Честно говоря, в середине года мне казалось, что мы так и не сошьем эту концепцию, что не получится согласовать. В итоге в декабре концепция РОП была утверждена. Главный тезис, который со всеми согласован: с 1 января 2022 года мы для упаковки, которая составляет до 50% всего объема твердых коммунальных отходов, устанавливаем 100% норматив утилизации.(Здесь интересно посмотреть будет на результат*)Храм Казанской иконы Божьей матери в Тельме (это километр от Усолья-Сибирского).Если говорить о победах — это, конечно, Усолье-Сибирское и Челябинская свалка. Это примеры решения проблем конкретных людей в конкретных городах. О свалке в Челябинске меньше говорили, но по масштабам она, конечно, впечатляет. Ее создали в 1949 году, площадь — 74 га, свалочное тело 40 метров высотой, и это крупнейшая свалка в Европе в черте города. Ее удалось ликвидировать. На сегодняшний день вокруг этой свалки уже нет никаких выбросов, никаких стоков. Для Челябинска это грандиозное событие. А Усолье-Сибирское — у этого города удивительная история. Прошлый век, 30-е годы, Сакский хлорный цех из Крыма переехал туда, в Иркутскую область, производство нарастало, комбинат выпускал больше 100 наименований химической продукции (например,предтеча Новичка*, хлорные соединения). Он был огромным — это было действительно градообразующее предприятие. Потом, как у нас водится,— череда банкротств, из предприятия все лучшее забрали, площадку собственники бросили. Ни контролирующие, ни правоохранительные органы не потребовали от собственников ликвидации вреда. Когда мы туда приехали, увидели разрушенные заводские корпуса и огромные брошенные железнодорожные цистерны по 60 кубов с сочащейся из них химией — бывшие собственники даже закопали некоторые из них оголовками вниз, чтобы содержимое сочилось в землю. Там сохранились уникальные сооружения — скважины, каждая из которых больше километра глубиной. Они были напичканы химическим коктейлем, а сверху была пробка из нефтепродуктов. И все это фильтруется через грунт, а рядом река Ангара — буквально в 100 метрах, не больше. Страшное зрелище. Мы предотвратили катастрофу. Если бы рванула хотя бы одна цистерна, было бы очень плохо. Слава богу, нам удалось в 2020 году пройти спокойно все неотложные мероприятия, и мы вышли на ритмичное выполнение работ по рекультивации этой площадки. Но там еще работать и работать, конечно.— Давайте вернемся к теме, которая была одной из самых горячих в прошедшем году. Почему вы решили ввести 100-процентный норматив утилизации упаковки? Очевидно, что он невыполним ни в одной стране в современном мире. — У нас была эта дискуссия. Есть норматив утилизации как цель. Вы выпустили бутылку или воду в бутылке в оборот. С точки зрения экологии, когда воду выпили, бутылка — это мусор. Могут стекольщики или нет утилизировать 100% выпущенных бутылок,— это фактическая утилизация. Они сегодня говорят: нет, мы можем меньше 40% утилизировать. Я говорю: друзья, а кто заплатит за оставшиеся 60%? Граждане? Вы помните, как у нас цифры колеблются? 190 млрд руб. практически — это тариф за вывоз мусора с населения, и 3 млрд руб.— это РОП (собираемость экосбора с бизнеса в рамках расширенной ответственности производителей и импортеров товаров в упаковке.— “Ъ”). Получается несправедливо. Президент ставит задачу правительству не повышать тарифы для населения, снижать нагрузку. Бизнес на сегодняшний день не заинтересован переходить к другой модели. Например, стекольщики — им проще работать с первичным сырьем, чем со стеклобоем. Наша задача создать стекольным заводам условия, при которых они возьмут свою же бутылку, стеклобой, причем дешевле, чем первичное сырье. Для этого есть инструменты, и налоговые, и неналоговые. Если уж мы признаем, что основная часть проблемы — это упаковка, из этой упаковки львиная доля — пластик, то проблема отходов в России фактически полностью решается запретом на определенную одноразовую неперерабатываемую упаковку и четкой регламентацией использования оставшейся. — Я с вами соглашусь. Мы это обсуждали, и сейчас заложено в концепцию, что от определенных видов упаковки либо товаров (коктейльных трубочек, ватных палочек, как и от определенной упаковки, например разноцветной бутылки), постепенно нужно отказываться. Она не перерабатывается. Еще один пример. В рамках подготовки к совещанию в Тобольске по развитию нефтехимической отрасли мы говорили с Дмитрием Коновым, главой «Сибура», он привел такой пример: если канистра из-под подсолнечного масла попадает на утилизационные мощности, то ее только через химическую утилизацию можно довести снова до тяжелой фракции нефти и потом снова из этого что-то сделать — либо нужна термическая утилизация. Чудес не бывает, есть сложные виды упаковки либо товаров, которые можно утилизировать очень дорого, с применением уникальных технологий. Таких утилизационных мощностей единицы в стране, и доставить туда эти товары — тоже большая проблема. Как собрать 5 млн тонн пластика и привезти его на мощности «Сибура», чтобы доставка не стала золотой? Мы сейчас об этом тоже думаем. Вы говорите, давайте запретим пластик — но ведь такой пластик, как трубы для ЖКХ, лучше, чем иные трубы...— Бизнес, в свою очередь, утверждает, что они всю нагрузку переложат на граждан, включив ее в цену продукта. — Это классический тезис бизнеса при любом регулировании или создании более прозрачной системы взаимоотношений со стороны государства. Вы же знаете, как происходит ценообразование. Но иногда бизнес увлекается, это же такая увлекательная история, заработать побольше. Например, сейчас — увлеклись поставками за рубеж на фоне валютных скачков и повышенного спроса на продовольствие. В итоге цены выросли, и теперь государство вынуждено реагировать на ситуацию через таможенно-тарифное регулирование, через соглашения, через право правительства эти цены сдерживать. У нас экономика рыночная, но она про людей. Мы должны думать о возможностях наших граждан купить необходимый социально значимый набор продовольствия по объективным, экономически разумным и стабильным ценам. Этим государство продолжит заниматься. Задача государства очень сложная, все время держать баланс, чтобы не обанкротить бизнес и при этом чтобы граждане имели возможность купить товары, это действительно сложно, но мы этим занимаемся. — Раз уж вы подошли к вопросу регулирования цен на продукты питания, хочется понять, видите ли вы противоречие между их регулированием и попыткой стимулировать экспорт одновременно? — Конечно, наращивание темпов по несырьевому экспорту также сыграло свою роль. Но в 2020 году произошла какая-то чудовищная история на всех мировых рынках. Фермеры в ЕС не смогли дать необходимого объема продовольствия, потому что люди уходили на изоляцию, закрывались предприятия. Для глобального мирового рынка продовольствия в этом году ситуация весьма тяжелая. Бедные страны испытывают просто колоссальный дефицит продовольствия. А стабильные успешные страны покупают продовольствие дороже. Поэтому наш действительно рекордный урожай — больше 130 млн тонн зерна — в мире пользуется повышенным спросом, и аграрии имели уникальный шанс получить хорошую выручку. Но это же в том числе привело к тому, что наши животноводы, птицеводы закупили корма по повышенным ценам. Нужно думать о стране и держать баланс. Задача повышать несырьевой экспорт, в том числе за счет продовольствия, стратегическая и абсолютно оправданная — но от турбулентности на мировых рынках сработала нехорошо для наших внутренних цен и для самочувствия самих переработчиков. Но вы знаете, что мы помогли мукомолам, хлебопекам, масложировому сектору, но продолжаем мониторить и всю корзину. Я дала поручение Минсельхозу по социально значимым товарам смотреть на самочувствие производителей наиболее пристально и внимательно, постоянно держать руку на пульсе.— А теперь хотелось бы поговорить об углеродоемкости российской экономики и госполитике в отношении климата. Известно, что та цель, которая поставлена Россией на сегодняшний день, предполагает рост выбросов углекислоты к 2030 году на фоне того, как многие страны стремятся к углеродной нейтральности к тому же периоду. Вам не кажется, что такая национальная цель предполагает консервацию текущих структурных и технологических проблем? — Это непростая тема, но скажу сразу, что стратегические задачи развития экономики с учетом климатической повестки не предусматривают какой-либо консервации. С одной стороны, предполагаемые темпы экономического роста, которые необходимо обеспечить до 2030 года, в том числе за счет роста промышленного производства, увеличения генерации энергии и объема жилищного строительства, сопряжены с увеличением выбросов парниковых газов. С другой — мы предусматриваем меры, необходимые для перехода на траекторию устойчивого низкоуглеродного развития. Например, повышение энергетической эффективности в отраслях экономики позволит предотвратить выбросы парниковых газов, оцениваемые в 20% от текущей эмиссии, и стимулировать развитие зеленых секторов экономики. Таким образом, мы говорим о балансе сокращения выбросов парниковых газов с учетом потенциала снижения энергоемкости и ресурсоемкости отраслей экономики при обеспечении устойчивого и сбалансированного развития страны. В части климатической повестки мы работаем системно сразу по нескольким направлениям. Россия ратифицировала Парижское соглашение по климату, и в рамках ратификации мы приняли на себя определенные обязательства.Целиком статья в "Ъ"