Бывший вице-мэр Волгограда, основатель и лидер «Партии любителей пива», которая участвовала в выборах в Госдуму, один из авторов «Индекса избираемости глав субъектов РФ». На данный момент руководит «Политической экспертной группой». Я до сих пор не до конца понимаю значение термина «политические технологии». Каждый в них вкладывает что хочет: электоральные и неэлекторальные технологии, использование административного ресурса и работу с распространением информации, полевую работу. Политическими технологиями я занялся в 1990 году, если не раньше. Предшествовали этому разные занятия. В то время, когда я работал в педагогическом училище №5, где преподавал историю, я познакомился с Михаилом Астафьевым, который позже примет участие в создании «Демократической России», и само это название придумает. На Проспекте Мира был «Клуб избирателей Дзержинского района», куда я захаживал. В студенческие годы я увлекался историей русского либерализма. После учёбы этот интерес не пропал, я продолжил свои изыскания в этой области: переводил «Оксфордский манифест либерализма», списывался со всякими европейскими либералами. В итоге меня стали считать специалистом по либерализму, получал приглашения на конференции молодых либералов в Германии. Либерализм тогда ещё не был в мейнстриме. Его место занимал социализм с человеческим лицом. А сам либерализм мне пригодится позже. Вместе с Астафьевым принял участие в создании «Конституционно-демократической партии России», которая, как считалось, наследовала дореволюционным кадетам. Потом я познакомился с Дмитрием Рагозиным и так попал на работу в Российско-американский университет. Там я изучал становление советской многопартийности, которая происходила тогда благодаря усилиям разного рода неформалов. Я ходил на съезды всех образующихся в то время партий: ЛДПР, «Демократической партии России» и других. Вступал в них, коллекционировал партбилеты. Ну и кроме всего прочего, сам ходил на митинги и кричал «Долой КПСС!» И даже был членом координационного совета движения «Демократическая Россия». Правда, пробыл я там недолго, потому что меня «затошнило» от тех, кого называют «демшизой». В августе 1991 года я еще один день постоял у Белого Дома, но после этого мои дорожки с «демократами» разошлись. Но околополитикой я продолжил заниматься. И она меня внесла в списки «Партии российского единства и согласия» (ПРЕС) Сергея Шахрая на выборах в Госдуму в 1993 году. А вот в 1996 году я занялся выборами в качестве политтехнолога. Я отчаялся стать политиком и понял, что чужими кампаниями заниматься проще. Я учился политике и политическим технологиям прежде всего у своих западных коллег, с которыми поддерживал связи: с немецкими молодыми либералами, с норвежской «Партией прогресса». Европейский опыт изучал очень внимательно. Вообще, все российские политтехнологи учились по одним и тем же книжкам, переведённым с английского языка. А вот чему можно было научиться на тех учредительных съездах партий в начале 1990-х годов, я не знаю. Помню, когда учреждали ЛДПР, за вступление требовали заплатить три рубля, которых мне было жалко. В итоге ЛДПР — это единственная партия, в которую я тогда не вступил. Я «Партию любителей пива» не создавал. Она создалась сама. В 1993 году я вёл переговоры с несколькими партиями о своём участии в выборах в Думу. Как я уже говорил, избирался я от списков ПРЕС. Это была одна из тогдашних партий власти, которая попала в парламент. Но места во фракции мне не нашлось. Когда это стало ясно, то я пошёл со своим старым товарищем Димой Шестаковым, который тоже баллотировался в Думу, попить пива. Мы обсуждали итоги выборов. Товарищ мне признался, что не голосовал за ту партию, по спискам которой он шёл: она ему не нравилась. Я спросил, вызывает ли у него симпатию хоть одна партия, которая шла в Думу. Он ответил, что если бы была «Партия любителей пива», то он наверняка за неё бы проголосовал. Я сказал: «Дима, сейчас будет». Дома я быстро сочинил информационное сообщение о проведении учредительного съезда «Партии любителей пива» и разослал его по СМИ. Председателем я назначил Диму Шестакова. Скоро пришёл отклик из ИТАР-ТАСС: «Как вступить в вашу партию?» Один из сотрудников изъявил такое желание. И уже вечером по телевидению объявили о создании в Москве партии. Отступать было нельзя. Но заниматься ей я не хотел, оставив её Диме. Но согласился помочь. Я поехал к ныне убиенному хозяину ресторана «Гамбринус». Мы с ним договорились, что он предоставит нам пива в неограниченном количестве, а я ему для рекламы — журналистов в неограниченном количестве. Там и устроили нашу пресс-конференцию, и везде сообщалась, что она состоялась в «Гамбринусе». Мы напоили всех журналистов. Уже до начала пресс-конференции все были пьяные. Но в зале работали 14 камер. А так как я человек тщеславный, понял, что не могу упустить такой момент и заявил перед камерами, что я генеральный секретарь партии, начнём нашу конференцию, задавайте вопросы. Все это казалось веселым хэппенингом, а потом пришли первые соцопросы — 1,5% россиян были готовы проголосовать на следующих выборах за «Партию любителей пива». Встал вопрос о регистрации. Нас долго не хотели регистрировать. В итоге я звонил в АП и говорил, что нам не позволяет это сделать Коржаков. А потом звонил Коржакову и говорил, что нас тормозят в АП. В итоге эти две силы как-то надавили друг на друга, и нас быстро зарегистрировали. До сих пор не знаю, кто именно препятствовал этому процессу. Удивительное время было. Можно было легко позвонить и руководителю Администрации, и Коржакову. Нас зарегистрировали, и мы пошли на выборы в 1995 году. Заняли позорное 21 место в самой середине списка. Мы выходили на выборы с реальным рейтингом 1,5%. В ходе кампании легко могли добрать еще. Но подкосили нас три вещи. Во-первых, моя наивность. Я решил передать большую часть денег в регионы, чтобы они проводили кампанию сами на свое усмотрение. Там эти деньги были благополучно пропиты региональными лидерами. Во-вторых, меня во время избирательной кампании бросила девушка, и я впал в глубокую депрессию. У меня был эфир на «первой кнопке», должен был участвовать в дебатах с Жириновским и Явлинским. А по дороге в Телецентр я выпивал бутылку Finlandia — иначе не мог собраться. Кстати, она была журналистка. И многое, что я делал в те годы, было направлено на то, чтобы произвести на неё впечатление. Встретил я её на той самой пресс-конференции и ушёл к ней от жены. А, в-третьих, я показал избирательную стратегию нашему спонсору. Мне тогда казалось, что если человек богаче меня, то обязательно умнее. А он стратегию забраковал. Недавно я её нашел у мамы в шкафу, перечитал — стратегия была правильная. Она была направлена на раскрутку личности, а не бренда. Мы же в итоге раскручивали бренд. Но в России голосуют за человека, а не за вывеску. В результате мы не смогли объяснить избирателю наши конкретные преимущества. Двойка — такую оценку я ставлю себе за эту кампанию. Но есть одно маленькое утешение: мы среди участников выборов потратили меньше всех. Бюджет превышал немногим более 500 тысяч долларов. Но к концу кампании деньги кончились. За несколько дней до выборов я стрелял на улице деньги, чтобы приехать на заседание консультационного совета из лидеров партий при Ельцине. В 1998 году партия прекратила свое существование. Я был страшно разочарован этим поражением. Понял, что нужно заниматься чем-то другим. Уничтожил все архивы. Тем более, когда я начинал заниматься «Партией любителей пива», то я весил всего 60 килограммов, а через полтора года — 90 килограммов. Надо было завязывать с этим. Я всегда был несистемным человеком, поэтому не умел встраиваться в иерархию, искал какой-то независимости. Когда мы не прошли в Думу, то начал работать на Московском кабельном телевидении. Боже мой, у меня даже было удостоверение члена Союза журналистов. У меня был шанс развиваться в телевизионном и рекламном бизнесе. Но в этот момент ко мне вернулась та самая девушка. Потом мы снова с ней расстались, и я вернулся к жене. Потом опять всё повторилось. И я понял, что мне нужно уехать из Москвы, чтобы как-то выйти из этого душевного кризиса. И в тот момент мне как раз предложили поучаствовать в кампании в регионе, как человеку, который сам проводил свои собственные кампании по округу и по партийным спискам. Но звали меня ещё не как политтехнолога, а как одного из членов штаба. Такое предложение поступило из «Никколо М». А дальше меня всё чаще стали звать работать в регионах. Так я колесил по России. При этом мне было некуда возвращаться в Москву — квартиру я отдал жене. Поэтому мне легче было жить в Ижевске или в Волгограде. Волгоград — это отдельная история. В тот момент, когда оттуда поступило предложение, я уже был готов закончить свои странствия по России, потому что мне поступило хорошее предложение из компании «Старая площадь», я накопил деньги на покупку квартиры. Во время кампании в Бурятии я познакомился со своей будущей женой. Она — кореянка, но тогда жила в Волгограде. И я поехал в этот город вслед за ней. Приехав в Волгоград, мне нужно было чем-то заниматься. Я вспомнил, что у «Старой площади» был один клиент, который хотел баллотироваться в Думу от Волгоградской области. Мы с ним встретились, я предложил ему свои услуги. Произошло это в 1999 году, а мэром он стал в 2003 году. Но хотел он стать сначала не мэром, а депутатом. До выборов еще оставалось время, поэтому я предложил использовать этот отрезок. Там как раз были мэрские выборы, я предложил идти на них. Это было средство раскрутки. Мы хотели напугать руководство Волгограда, потом с ним договориться и занять округ в городе, от которого в дальнейшем стали бы избираться в Думу. Но кампания наша развивалась неожиданно хорошо. В какой-то момент показалось, что Ищенко могут избрать мэром, мы решили рискнуть. Тем более мэр Волгограда Юрий Чехов совершенно не хотел договариваться. Мы проиграли несколько процентов, но исключительно на вбросах и фальсификациях. Тогда я впервые увидел реальный эффект от административного ресурса. Но мы своего во многом добились. Мы могли легко баллотироваться в Думу. И уже со второго раза Ищенко стал мэром Волгограда. Он вдруг полюбил город, из которого уехал в 14 лет. Он был успешным бизнесменом, долларовым миллионером. Но, вернувшись на малую родину, захотел стать губернатором. В итоге у нас были готовы планы на ближайшие 10 лет. Меня это устраивало. Жена из Волгограда, вся родня там, ребенок родился там. Я себя уже считал волгоградцем, хотя там меня называли исключительно «москвич». Я отвечал в качестве вице-мэра за всё. Но чем я горжусь — я отвечал за культуру. Когда я уходил с этой должности, 70% волгоградцев отмечали подъем культуры. Я отремонтировал старый и открыл новый театр, провел карнавал. Тысячи волгоградцев выстроились в прямую цепочку в 90 километров — была такая акция «Волгоград — это мы». Там я занимался тем, чем мне нравится — культуртрегерством. Я организовывал выставки, фестивали, концерты. Провел фестиваль трэш-кино. Я был такой «маленький Капков», денег не было на «большого». Мне их никто не давал, сам искал спонсоров. Двухтысячные годы были разными. Вплоть до отмены губернаторских выборов всё было как в кино. Например, когда мне отвинтили переднее колесо у машины, и я через сто километров улетел в кювет. Познакомился с местными бандитами, а они мне сообщают: «Твой конкурент тебя заказал». Это был постоянный драйв. Правда, не такой, каким его изображают сейчас: кокаина не было, элитных проституток не было. А алкоголь был. И хард-рок был. Последнюю кампанию в Волгограде я проводил под тяжёлую музыку. Политтехнологи — это обслуга. Несмотря на все попытки изобразить, что мы здесь что-то решаем, мы на самом деле — обслуга. Самостоятельной роли нет никакой. Я же не политтехнологом никогда не хотел быть. Занимаюсь я этим, потому что получается и платят. Но я никогда не считал, что это работа — это прежде всего способ выживания. Мой отец был начальником Управления охраны общественного порядка МВД. В 1991 году командовал всем ОМОНом СССР. Как сейчас пишут, сыграл роль в формировании амбивалентного отношения МВД СССР к Августовскому путчу 1991 года. В дни путча я его уговаривал привести отряд МВД к Белому Дому, стать министром. Но он отказался. Когда я уже был вице-мэром, отец мне сказал: «Найди себе нормальную работу». Я говорю: «Я же вице-мэр». «Найди себе нормальную работу», — повторил отец. Когда меня из вице-мэров погнали, он мне сказал: «Я же тебе говорил. У человека должна быть нормальная профессия». Политтехнолог — из той же самой серии. Это не профессия, им может быть каждый. Когда-то политтехнологи играли роль. По крайней мере, было такое ощущение, что мы демиурги — создаем мэров-губернаторов. Но всем эти понты быстро посбивали. В том числе и тем, кто рассказывал, что придумал косу Тимошенко. В конце концов, все эти понторезы, которые утверждали, что они сделали Тимошенко, что они сделали Ельцина, оказались не у дел. На самом деле это печально. Ситников в свое время был просто глыбой, задавал тон всей отрасли. Просто нынешние времена требуют другого. Нельзя представить человека, который сказал бы «я сделал Володина». Нынешнее время требует человека, который откатит максимальное количество денег тому, кто ему подгонит заказ и убедит заказчика, что бюджет нужно раздуть до максимума даже там, где это не нужно совсем. В одном регионе сейчас идет кампания, где «Единую Россию» ведут люди, после которых она постоянно проваливалась. Может быть, они подпольщики? Но сейчас у них третья кампания с «Единой Россией», потому что они умеют хорошо делиться. Раньше всё было по гамбургскому счету — выиграл ты или ты проиграл. Сейчас выигрывают расклады, которые устанавливает кто-то другой. А твое дело маленькое: сделать фоновую кампанию и отнести денег тому, кто это разрешил. В современной России элементарно сделать карьеру политтехнолога. Хоть сейчас. Нужно побольше наглости и жадности, немного тупости и готовность отдать половину дохода, чтобы тебе подогнали очередного клиента. Самые опасные политтехнологи — бывшие врачи, особенно много бывших психиатров. Их главный талант — охмурение заказчиков. Есть бывшие военные — хорошие полевики. Бывшие журналисты — обычно убеждены, что медийная кампания — наше всё. Чтобы быть политтехнологом нужно иметь здравый смысл и прочитать одну хорошую книжку «Политические технологии» Сучкова и Малкина. Плюс немного опыта полевой работы в двух-трех кампаниях. Больше трех не надо. После этого на заёмные деньги можно покупать дорогой костюм, часы и прочее и идти договариваться с серьезными заказчиками. Так как крупные заказчики обычно к себе не допускают, то разговаривать вы будете с его представителями. И вот им нужно на ушко шепнуть: «Чувак, если этот заказчик будет мой, то главным выгодополучателем будешь ты». Мне очень хотелось бы быть полезным людям. В этом смысле я романтик и идеалист. Я убежден, что нашу страну нужно обустраивать не только в масштабах собственной квартиры. Я был бы неплохим главой района. В Волгоградской области есть Калачёвский район, и мне предлагали там баллотироваться. Но всё больше в шутку. А может быть, нужно было соглашаться?СНОБ ЦИФРОВОЙ РУБЛЬ, КАК СКОРО?Работу «Цифровая валюта центральных банков: Цены и банковская стабильность противоречат друг другу» Линда Шиллинг из французского университета CREST, Гаральд Уйлиг из Чикагского университета и Хесус Фернандо-Вильяверде из Университета Пенсильвании опубликовали в декабрьском выпуске препринтов американской экономической ассоциации NBER. Как следует из названия, она посвящена эффектам, которые может вызвать решение об эмиссии «цифровых валют» центробанками. Напомним, подобные решения обсуждаются ЕЦБ и Банком Китая, банками Канады и Великобритании, доклад о «цифровой валюте» летом опубликовал Банк России — во всех случаях, как и в РФ, речь идет о концепции «цифровых наличных», дополнительного контура цифровых денег в дополнение к наличному денежному обращению (но не криптовалют и stablecoins).Напомним, если для центробанков одним из основных аргументов при введении цифровых наличных является сокращение наличного денежного обращения из-за распространения безналичных (в том числе электронных) платежей, то для экономик одно из преимуществ таких денег — неподверженность «средств до востребования / денег на расчетном счете», техническим аналогом (по крайней мере для физлиц) которых является цифровая валюта в контуре центробанка, рискам, ассоциируемым с банками,— в первую очередь «банковским набегам» и их банкротству. Шиллинг, Уйлиг и Фернандо-Вильяверде моделируют все три варианта, предложенные к обсуждению ЦБ в докладе о «цифровом рубле», в том числе цифровую валюту, основанную на токенах, «синтетическую» цифровую валюту с участием в эмиссии частных банков и «цифровые наличные» как таковые. Авторы приходят к довольно необычному выводу во всех вариантах (с разными эффектами): существует трилемма для цифровой валюты этого типа, которую, по их мнению, центробанки не смогут избегать. Из трех целей надзорной и денежно-кредитной политики регулятора при таком виде эмиссии: это эффективность денежного обращения (задача, которую центробанк в таком проекте не сможет «выбирать», в противном случае непонятно, зачем он вообще занялся «цифровой валютой»), стабильность финансовой системы (грубо — отсутствие bank runs и управляемость потерь кредитными организациями) и ценовая стабильность — можно выбрать только две. Иными словами, вводя цифровую валюту параллельно (или на смену) обычной фиатной в наличном обращении, регулятор может управлять либо состоянием банков, либо инфляцие.Это предположение, основывающееся на нынешних банковских технологиях — трансформация банковского и инвестиционного бизнеса не рассматривается,— вполне совпадает с нынешними опасениями банков за депозитную базу в связи с проектами цифровых валют, хотя предполагает менее выраженную форму этого процесса: работа в определенной степени подтверждает, что «цифровой рубль», как и «цифровой юань», и «цифровой евро», в среднесрочной перспективе значительно изменит ландшафт финрынка, несмотря на то что речь идет о внешне безобидной истории, логически сводимой к простой цифровизации банкнот. Отметим, что это не окончательный вывод, «цифровые валюты» сейчас — предмет активного обсуждения в среде академических экономистов."Ъ"